Президент компании «Технониколь» Сергей Колесников: «Я думаю, что по количеству занятых у нас скоро будет опять докризисный уровень, но по объему производства мы будем производить в два раза больше»
Компания «Технониколь» — идеальный вариант для интервью в первый, прогнозный, номер года. Два миллиарда долларов оборота — немало даже для мирового рынка. Двадцать лет истории. Создана с нуля, без протекций со стороны власть имущих любых времен. Работает на рынке строительных материалов, в меру инновационна. Сейчас, когда страна пребывает в очевидной стагнации, компания растет двузначными темпами. Для меня это симптом того, что хозяйство в целом разворачивается к оживлению. Почему? Потому что экономическая теория указывает: главный итог кризиса — структурный сдвиг в пользу тех, кто сумел в кризисное время добиться высокой экономической эффективности. Если такие компании видят очевидную перспективу и быстро растут — значит кризис фактически завершен.
— Весь 2013 год экономика России находилась в стагнации. Ваша компания это чувствует на себе?
— Темпы роста снизились, но стагнации нет, мы растем. Просто раньше было 20 процентов, а теперь 12.
— За счет чего конкретно происходит снижение? Падает российский рынок?
— Российский рынок для нас основной, поэтому и его тенденции для нас основные. Но в зависимости от сектора, в котором мы действуем, темпы меняются по-разному. Развитые рынки — а таким считаем рынок полимерно-битумных материалов — растут вообще медленно, так как мы достигли здесь удельных уровней потребления, сравнимых с развитыми странами. А полимерные материалы растут очень быстро. Прекрасно чувствует себя сектор теплоизоляции.
— Эти относительно новые рынки связаны с частным потреблением или с корпоративным?
— Наши позиции в корпоративном сегменте сильнее. Частный сектор мы только сейчас начали осваивать, это та тема, которую мы хотим разработать более активно в ближайшие три–пять лет.
— Что сейчас происходит в корпоративном сегменте с точки зрения спроса?
— Две трети — это ремонт, в том числе в секторе ЖКХ. И около 40 процентов — новое строительство.
— Я имею в виду, загибается сейчас корпоративный сектор или нет?
— Почему-то нет. Это подтверждают и другие индикаторы. Например, рост потребления цемента за первые девять месяцев года составил семь процентов. Сектор строительных материалов и строительство чувствуют себя значительно лучше, чем, скажем, металлургия. Здесь важны несколько факторов: ремонт, некоторые федеральные крупные стройки, в том числе Олимпиада, начало инфраструктурного строительства и продолжение жилищного строительства.
— И каков прогноз? Говорят, что, например, сворачивание олимпийской стройки уже оказывает негативное влияние на рынки.
— Процент поставок на олимпийский объект у нас занимал десятую долю процента. Конечно, это для нас престижно, мы участвовали во всех тендерах, в которых могли принять участие. Где-то в 30–40 процентах из них побеждали. Но в целом Олимпиада на нас не сильно скажется.
— А что происходит с внешним спросом?
— Падение курса рубля, стабилизация цен на электроэнергию, газ и обещанная стабилизация этих цен на следующий год плюс прекращение роста зарплат — все это в совокупности стало потихонечку давать нам возможность иметь ценовые гэпы по экспорту, и мы даже начали попадать на такие рынки, как Англия и Восточное побережье США. Для нас это очень интересный тренд, и мы постараемся им воспользоваться. Если этот тренд будет устойчивым, мы сможем думать о каких-то новых шагах.
— Почему вы сейчас делаете акцент на Англии и Штатах, а не на Казахстане, Китае?
— Я говорю о совсем новых трендах. Рыночные отклики очень быстрые. Как только мы чувствуем слабый ветер, лодка сразу плывет. Мы фактически почувствовали это с июля-августа и уже реагируем. Это, кстати, было бы полезно знать нашим чиновникам, которые пытаются все регулировать и думают, что своими тоннами документов и регламентов они нам помогают. У нас реакция измеряется неделями. Может ли так реагировать какое-нибудь министерство? Сомневаюсь.
Что касается Казахстана, то это для нас домашний рынок. В течение следующего года мы купим площадку и начнем строительство заводов по теплоизоляции в Казахстане, поскольку у нас там хорошие продажи, а завода пока своего нет.
— А Китай? Китай же кажется безграничным рынком.
— Конечно. Сейчас мы в Хабаровске строим завод. Завод будет запущен в 2014 году. И поскольку китайское правительство обозначило зоной развития Центральный и Северо-Восточный районы и туда сейчас будут направлены государственные средства, очень приятно, что у нас есть избыточные хабаровские мощности (а они избыточные), которые мы и направим в Китай. Единственно, там есть одна проблема. Мост в Харбин построили, а таможня пока не работает. Получается, что, потратив миллиард на мост, мы оставили все те же переходы во Владивостоке и в Еврейской автономной области. А лишние километры мотать — это резкое снижение экспортных возможностей.
Кроме того, мы уже начали переговоры с владельцами фабрик, которые мы можем купить, реконструировать и оказаться в Китае. Я думаю, что в 2014 году пройдут переговоры, а 2015-м мы что-нибудь купим.
— И сколько это стоит?
— Миллионов тридцать долларов. Китайский рынок уже сейчас чуть больше российского. По нашему прогнозу, к 2020 году он вырастет еще в два-три раза. И там будет промышленная революция. Как это ни странно, в Китае еще очень много старых технологий, по крайней мере в нашем сегменте. Мы хотим поучаствовать в его обновлении.
В принципе идея Александра Галушки (глава Минвостокразвития. — «Эксперт») о строительстве экспортных предприятий на Дальнем Востоке нам очень близка. Сам дальневосточный рынок мал. Любая мощность, которую мы там создаем, избыточна. Но рядом огромные рынки. Нужно еще начать переговоры с Южной Кореей и с японцами о поставках части продукции, но Китай — основной рынок. Но надо открыть мост.
У нас заминки могут быть где угодно. Вот пример. Когда мы в Белоруссии работали, там таможенник мог остаться на работе, если его попросить, и до восьми вечера в пятницу. Пока машины все не проедут, он с работы не уходил. Наших таможенников и в четыре часа в пятницу уже не дождешься. Пусть машины до понедельника стоят. Почему так, не знаю. Они же тоже должны переживать за страну.
Или вот земельный вопрос на Дальнем Востоке. Договорились с губернатором, с главой администрации. Нам нужна бумажка окончательная. Могут подпись поставить хоть завтра, но ставят через два месяца. Спрашивается: почему? Ведь надо же! Страна, Дальний Восток, развитие — все об этом говорят. Причина очень простая: если чиновник ее подпишет в первый день, на него нашлют прокуратуру, предполагая факт коррупции. То есть то, что он может сделать за день и закон ему это разрешает (в законе — до двух месяцев), он вынужден делать в последний день. А поскольку таких процедур может быть пятнадцать или двадцать, получается, что то, что может быть сделано за неделю, в стране делается за два года. А что такое два года в условиях конкуренции, военных действий и вообще с точки зрения скорости? Да это просто целое столетие! За два года можно вообще весь уклад поменять. Если я два года буду ждать выделения земли в Хабаровске, ни о каком развитии Дальнего Востока речи быть не может.
Я просто сам испугался
— На нашей весенней конференции вы сказали, что важнейшей точкой для вас были 2008–2009 годы. Вы начали снижать себестоимость, и если бы этого не произошло, то «Технониколя» сейчас бы не существовало. Как принималось решение?
— Это был вопрос жизни и смерти. Я просто сам очень сильно испугался.
— А чего вы испугались?
— Я осознал, что если я не буду работать, то через год-полтора останусь без компании. И это еще полбеды. Я еще буду должен банкам. То есть появилась реальная перспектива, что в 36–38 лет я потеряю дело и остаток жизни буду платить долги. Это было достаточно сильным стимулом. И этот огромный внутренний страх заставил меня пойти на большие риски. И в этот момент все те мысли, которые были, проработки или фразы, которые ты слышал на каких-то конференциях, ты не просто обдумываешь, а начинаешь сразу их применять.
— Вы хотите сказать, что всего пять лет назад ваша компания была отсталым монстром?
— Пять лет назад мы занимались покупкой нового «железа», новых технологий. Но при этом компания очень быстро росла, был очень благоприятный макроэкономический климат, цены высокие, маржа огромная. Над затратами не было стимула работать. Было понимание, что надо, но жизнь не заставляла. А в 2008 году все очень сильно изменилось. Стало понятно, что больше этого никогда не будет, что конкуренция есть, есть переизбыток товара, что всем места на рынке не хватит, что ты должен удивлять качеством и ценой и при этом еще надо зарабатывать деньги, чтобы возвращать кредиты. То есть задача поменялась. Надо было машину перестраивать. Надо сказать, что те подразделения, которые в компании были исторически давно, например кровельное, со стрессом справились лучше. Сыпались новички и те компании, подразделения, которые начали работать недавно. Я для себя сделал вывод: старая гвардия лучше. И задачи сокращения затрат (в том числе персонала), которые мы ставили, были лучше выполнены именно там. Я понял, что новая публика — это новая публика, пока она не вырастет, корпоративную культуру не воспитает, не будет патриотом своей компании. Все-таки патриотизм, идеология — большая вещь. Новые не выдерживают стрессовых нагрузок, они «голосуют ногами», просто перестают работать, саботируют — все что угодно.
— Кстати, мы сейчас сделали некоторые расчеты по базе из 130 тысяч компаний, которые существовали в России с 1999 года. Любопытно, что статистика фактически подтверждает ваши слова. Самыми живучими оказались компании, созданные в самый ранний период. Чем позже возникли компании (в середине 2000-х и далее), тем большая доля их умерла к 2012 году.
— Мы родились в 1992 году — собственно, тоже в кризис. Кризис 1998 года мы вообще играючи прошли. Все, что я делал, — возил деньги наличными из банка, потому что в первый же день понял, что нечего ждать, надо возить деньги наличными из кассы на зарплату. Мы вывезли мешками сколько могли, хотя все равно деньги потеряли на этих банках. Но, в общем, кризис 1998–1999-го мы пролетели. Более того, мы почти сразу начали инвестировать. Ни один проект не отменили. Потом, естественно, был какой-то сумасшедший успех. Экономический подъем — мы только и успевали покупать-строить, покупать-строить. С 2000-го по 2007-й мы семь лет просто занимались ударным строительством и потеряли ощущение, что рынки не могут расти бесконечно.
— В этот кризис вы тотально сокращали издержки на всех заводах, не закрывая их?
— Да. Не закрывая.
— И как это делается?
— Смотрите по бюджетам, сколько вы можете себе позволить, смотрите по лучшим достигнутым показателям производительности труда. Ставите такие показатели, жесткие планы. Естественно, внутренне вы должны быть с этим согласны, понимать, что вы сами к этому готовы. Но при этом, конечно, получается, что персоналу в течение года придется работать очень много — как руководящему составу, так и рабочим. То есть это в том числе перегрузка по времени. Соответственно, жестко спрашиваете. Если даже ошибетесь, ничего страшного. Бывает, что на некоторых заводах мы делали пересокращение. Мы не могли угадать точно. Дальше соответственно получается: за невыполнение — приказ об увольнении, и всё. Конечно, это тяжело. Фактически ты все семь дней в неделю живешь с плохими новостями.
— И каков результат?
— Те «генералы» и «офицеры», которые это пережили, конечно, набрались огромного опыта, поняли возможности не только собственного организма, но и своей компании, своих подразделений. Плюс, естественно, мы выжили в кризис и не ушли с рынка, и было куплено много новых технологий. Как только мы справились с издержками, мы сразу, в 2009–2010 годах начали их достраивать. К тому же нам оставили свои рынки те, кто оказался слабее. И тут небольшой ветерок подул, слабенький, нам его хватило, чтобы сразу же начать дальше развиваться и осуществлять экспансию как в России, так и в СНГ, и увеличивать свой экспорт.
Фактически сейчас мы имеем хорошую команду, хорошие показатели по качеству, имени, производительности труда, достаточно устойчивое финансовое положение (у нас уже нет долга перед банками). Ну и во время банковского кризиса доверие банков к нам тоже выросло, у нас нет проблем с финансированием. С 2010 года компания выросла уже в полтора раза по сравнению с кризисным минимумом. Я думаю, что по количеству занятых у нас скоро будет опять докризисный уровень, но по объему производства мы будем производить в два раза больше.
— Как изменилась производительность труда?
— Мы начинали с восьми миллионов рублей на человека в год. Сейчас у нас около 12 миллионов на человека. Мы должны выйти на 15 миллионов. Меня удивляют споры о том, как определять высокопроизводительное место. Я никогда об этом не задумывался, мне и двенадцать кажется мало. Но я удивился, узнав, что три миллиона выручки на душу по российским меркам считается высокопроизводительным. И у нас всего девять миллионов мест в России, где производительность труда от трех миллионов и выше. А мы хотим 25 миллионов таких рабочих мест. Но это очень мало! Это как первый юношеский разряд. Для того чтобы достичь международного класса, нужно от 15 миллионов двигаться, иначе компания просто не выживет. С такой выработкой на чемпионате мира, Европы или Китая делать нечего! Это значит, что у нас огромная внутренняя безработица. Ее надо высвобождать и направлять в новые сферы. Огромный потенциал роста! Это, конечно, с одной стороны, радует, а с другой— немножко огорчает, потому что мы как бы спим.
— А как проснуться?
— Я думаю, что вы сами лучше напишете, как проснуться.
— Я полагаю, что надо сделать мощный акцент на две-три большие зоны роста и там сосредоточить все усилия правительства, финансовой системы по созданию всех возможных макро- и микроэкономических инструментов, усиливающих импульс подъема в этих сферах. Один из таких секторов — модернизация ЖКХ, другой — строительство транспортной инфраструктуры. Это очень мощные по спросу сектора, все остальное будет подтягиваться само собой.
— Я согласен с вами. Инфраструктура, а под ней я понимаю две основные составляющие: дороги и аэропорты. Я не верю в век железных дорог. России, к сожалению, не везет. Когда Гитлер строил дороги, мы строили водные каналы. Когда люди уже строили автомобильные дороги, мы строили железные. Когда люди строят аэропорты, мы начинаем строить высокоскоростные магистрали. У нас же очень большая страна. У нас не хватит денег строить от Владивостока до Москвы высокоскоростную дорогу. Да и вряд ли она нужна. России нужны хайвеи и система аэропортов. Поэтому я бы сейчас на 900 миллиардов построил не ВСМ Москва — Казань, а пару десятков хороших хабов по всем крупным областным центрам: Владивосток, Новосибирск, Иркутск и так далее. У нас сейчас два центра цивилизации — Москва и Питер. Я бы их увеличил до нескольких десятков, соединив еще дорогами и аэропортами. И фактически за счет этих кластеров и начал бы развитие и рост.
Конечно, для этого нужны длинные деньги. И это третья задача. Ее нетрудно решить, имея такую высокую концентрацию финансовой системы. Четвертая вещь — обучение персонала. В принципе и это решаемо. Я в своей практике понял, что, если человеку двадцать — двадцать пять лет и он, грубо говоря, не колется, не курит, не пьет и физически здоров, с более или менее нормальной душой, его можно научить многим вещам. У нас есть примеры. Андрей Мамонтов: пришел слесарем, поработал, дошел до главного специалиста, а через два года поехал строить завод с бюджетом сто миллионов. В двадцать семь лет он стал директором одного из крупнейших заводов компании и вообще в Восточной Европе. Сделал карьеру за четыре года. Ничего такого, всему можно научиться. В это я верю. Физтех мог бы подготовить любые кадры, сегодня они просто не знают, кто нужен, кого готовить. Ну и пятое — чтобы нация была не проклята и нам благоволили сверху.
Татьяна Гурова
Источник: Эксперт
Comment section