Базовым основанием самоидентификации современного сибиряка является семья
Во время последней переписи в России появилась новая национальность «сибиряк». Ученые в один голос заявили, что это абсурд (и были совершенно правы), поскольку сибиряк — не национальность, а региональная идентичность. Собственно само появление «сибиряков» было расценено как форма психологического протеста против всеобщей унификации, которая становится вполне закономерным явлением в условиях глобализации. Тем временем в марте 2010 года группа ученых Национального исследовательского Томского государственного университета (НИ ТГУ) выиграла конкурс на выполнение научно-исследовательской работы по контракту Министерства образования и науки РФ. В рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» ученым предстояло провести исследование по теме «Региональная идентичность как фактор и условие сохранения и поддержания социальной стабильности в сибирском социуме: исторический и современные аспекты». Исследованиями в этом направлении в ТГУ занимаются уже давно, а сама постановка вопроса (особенно в современной его части) выглядит на данный момент более чем актуальной.
Надо отметить, что вопросами региональной идентичности ученые интересуются в течение последних двух десятков лет. И тема эта имеет серьезное развитие. Понятно, что в условиях глобального мира региональная идентификация становится фактором, серьезно корректирующим процессы не только российского, но и мирового развития. На этой почве возникли такие исследовательские сюжеты, как «региональное самосознание», «региональная мифология», «региональная идеология» и собственно сама «региональная идентичность». И Сибирь, как отмечают томские исследователи, в этом смысле является уникальной исследовательской площадкой. Для чего собственно все это изучать? Совершенно точно — не ради академического пуризма. Исследования в области региональной идентичности дают массив знаний в политической, социально-экономической и культурной сферах вплоть до прагматических отраслей вроде коммерции. Управлять живым, деятельным обществом, понимать, как люди сплачиваются в устойчивые группы, объединяются общими системами ценностей, мобилизуются ради достижения определенных целей и так далее невозможно без понимания сути процессов формирования идентичности. Дефицит знаний в этой области еще очень велик, но проблема в том, что власть пытается управлять обществом без овладения этими знаниями. А это, как сказал один из исследователей, «все равно, что садиться за штурвал самолета, располагая лишь навыками кучера».
Что происходит с этими процессами в Сибири, какой федеральная власть видится издалека и где по сию пору живут килотонны мифов? В этом и постарались разобраться томичи.
Что в идентичности тебе моей?
«Для нас было очень важно взяться за этот проект, поскольку так или иначе мы постоянно занимаемся данной проблематикой, — говорит научный руководитель проекта профессор исторического факультета ТГУ Ирина Нам. — Когда мы начинали эту работу, то отталкивались от проведенного несколько лет назад социологом из Санкт-Петербурга Натальей Сверкуновой исследования, касающегося города Шелехова в Иркутской области. Называлось оно «Феномен Сибиряка». Там приводятся данные, что 87 процентов жителей Шелехова считали себя сибиряками. У нас более обширная география исследования и немного другие цифры, но тем не менее актуализация темы налицо».
«Исследование проводилось в девяти регионах на территории до Урала, — поясняет доцент кафедры социологии философского факультета ТГУ Виталий Кашпур. — Его целью было определить процессы самоидентификации, понять, кем сами сибиряки себя считают. По известной методике Куна задавался вопрос «Кто я?», и люди отвечали как могли. В результате мы получили определенные закономерности». Выяснилось, что больше половины сибиряков (55%), отвечая на вопрос «Кто я?», прежде всего обозначают свою семейную роль. То есть базовым основанием самоидентификации современного сибиряка является семья. Кроме того, эмоциональное восприятие семьи среди абсолютного большинства сибиряков связано с представлениями о ней как об очень близком, хорошем и устойчивом феномене жизни. Другим важным основанием самоидентификации сибиряков явилась включенность человека в дружеские и товарищеские отношения. Такие основания, как профессиональный статус, этническая и религиозная принадлежности, а также государственная и региональная составляющие гражданского самосознания жителей Сибири менее выражены. Только 22% опрошенных при ответе на вопрос «Кто я?» использовали формулировки типа «гражданин России», «россиянин», «сибиряк» и так далее, свидетельствующие о субъективной значимости государственного и регионального оснований идентичности. «Это говорит о том, что процесс идентификации проходит в кругу семьи, друзей, — отмечает Виталий Кашпур. — А компоненты национальная, гражданская, региональная уходят на второй план. Когда исследовательская группа проводила опросы, получалось: чем моложе человек и чем крупнее населенный пункт, тем меньше люди склонны идентифицировать себя с сибиряками. Молодежь, например, больше ассоциирует себя с субкультурами».
Несмотря на миф, продолжает Кашпур, что в Сибири никто не хочет жить, большинство населения никуда не собирается уезжать отсюда, хотя многие приехали извне, а не родились в Сибири. Исследование показало, что идентификация населения носит скорее пространственно-территориальный характер. «Хотя существует тенденция, когда через деятельность протестно настроенных по отношению к политике федерального центра региональных элит будет создаваться или возрождаться новый сибирский миф, который даст содержательно наполненную идентичность», — отметил социолог.
Текущий же результат говорит скорее о том, что на сегодня в региональном социуме привлекательного сибирского мифа нет. Проблемой идентичности более озабочены элиты, а не обыватель. Пассивное осознание массами идентичности компенсируется прагматичным отношением к ней элит, которые используют ее ради собственных амбиций. Такая ситуация подтверждает тенденции, выявленные в ходе социологических исследований, проведенных в России еще в 90-е годы — продолжающийся распад традиционных связей в российском обществе в результате слабости социальных, культурных и экономических интеграторов. Своего рода кризисная, транзитная «постимперская» идентичность. Около 40% жителей Сибири не ощущают себя «россиянами» и «сибиряками», что на уровне личных представлений говорит о децентрализации страны и разрушении единой формы гражданской идентичности в обществе. С другой стороны, несмотря на отсутствие каких-либо усилий власти по конструированию гражданской идентичности, более чем у 50% сибиряков сохраняется чувство сопричастности и солидарности с гражданами как страны в целом, так и региона. Источниками такой солидарности является чувство общей исторической судьбы и культурного единства. Однако у значительной части респондентов эмоциональное содержание понятия «Россия» выражено через слабость, хрупкость и медленность. В отличие от «России», понятие «Сибирь» имеет четко выраженную силовую компоненту. Так что восприятие Сибири как близкого, сильного, позитивного и укорененного региона, несомненно, влияет на структуру и содержание социальной идентичности сибиряков.
Полученные данные показали, что наиболее близко свою общность с группой «сибиряки» чувствуют люди, проживающие в сельской местности, имеющие начальное профессиональное или среднее специальное образование, получающие доход немного выше прожиточного минимума (5–10 тыс. рублей), зрелого или пожилого возраста. В общем, люди, которые составляют «костяк» базового слоя российского общества, представители «простого народа» и в гораздо меньшей степени среднего класса. «Что касается правительствующих элит, то они могут быть только центристами и сторонниками твердой государственной власти, поддерживающими все рефлексии этой власти по отношению к колониальной части страны, — считает доцент кафедры отечественной истории исторического факультета ТГУ Элеонора Львова. — Надо сказать, что перепись 2010 года в очень большой степени простимулировала интерес к этой проблеме, и я полагаю, что настроение самобытности, самостоятельности, понимание значимости сибирского региона как тягловой силы экономики и социальной жизни российской действительности в Сибири по-прежнему остается».
До Бога высоко, до Москвы далеко
Проблема встроенности Сибири в образно-географическую систему России тоже обсуждается довольно давно. На этой почве зиждутся рассуждения об антимосковских настроениях и сибирском сепаратизме. Однако томские исследователи отмечают, что «выводы о росте регионального сепаратизма в Сибири вряд ли оправданны». Хотя фактор региональной идентичности все более проявляет себя в текущих политических и социальных процессах, это не дает основания говорить о росте сепаратизма. Тем более на таких территориях, как Сибирь и Дальний Восток, которые, в отличие от Калининграда, вряд ли могут всерьез размышлять об отделении от России или автономии, считают ученые.
Скорее за якобы сепаратистскими, а точнее антимосковскими настроениями они видят желание регионов не отделиться, а быть услышанными другими — центром или соседями. Отмечается также убежденность жителей провинций в том, что именно окраинные территории, а не центр (под которым подразумевается не географическое — город Москва, а политическое образование — сосредоточение федеральной власти), являются «настоящей, коренной Россией». «Как следствие, для регионов становится характерным повышенное внимание к «работе над имиджем территорий, задача которого — сделать регион привлекательным для инвесторов, «прогреметь» на всю Россию и «вписать» образ регионального лидера в образ России. На эту задачу работают соответствующие властные и рекламные структуры, СМИ», — отмечается в исследовании
«Сейчас в Сибири живут около 25 миллионов человек. И кто-нибудь подсчитывал масштаб той нагрузки — материальной, моральной, физической, экономической, — которая на этих людей ложится, но мало чем компенсируется, учитывая, что 65 процентов территории Сибири находится за полярным кругом в местах, мало пригодных для обитания? — говорит Элеонора Львова. — По-моему, это создает проблемы для деловой части сибирского сообщества, которое относится к южным и юго-восточным территориям, способным самостоятельно прокормить Сибирь. Это очень важная позиция, но она отнюдь не стремится к тому, чтобы явно обозначить отделение Сибири от России. Она предполагает более жесткую и более настойчивую реакцию на предложения центра, который все больше выстраивает вертикаль власти и все меньше сознает воздействие этой вертикали на местную ситуацию. Достаточно вспомнить закон о частной рыбалке, проблему с разрешением экспорта кедрового ореха. Это замечательная демонстрация того, что происходит в отношениях центра и регионов».
Когда блогеры призывали жителей Сибири во время переписи при ответе на вопрос о национальной принадлежности называть себя сибиряками и сибирячками, ими двигало довольно естественное желание. По их мнению, сегодня Сибирь рассматривается государством преимущественно как сырьевая колония, а существующие программы развития сибирских регионов ощутимого результата не дают. Массовое явление «сибиряков» и «сибирячек» могло бы пробудить в жителях Сибири самосознание. Но никак не сепаратистские настроения. «Появления такого движения следовало ожидать, — считает профессор Института социальных наук Иркутского государственного университета Владимир Федчин. — Сибирь всегда была удаленным краем, слабо связанным с центром, и население в этом регионе действительно специфическое. Как известно, в Сибирь съезжались каторжники, ссыльные, бунтари. Можно сказать, что население Сибири настроено оппозиционно на «генетическом уровне». Кроме того, сама метрополия, то есть Москва, никогда не способствовала тому, чтобы сибиряки ее любили, поставив регион в положение своеобразного сырьевого придатка страны».
Томские исследователи сделали единственно верный вывод. Исходя из общих направлений политики Москвы получается — у Сибири правда нет иных преимуществ, кроме сырьевых. Поэтому над изменением ситуации должны работать сами регионы, заинтересованные в развитии природно-географического, культурно-исторического и других потенциалов, которыми они обладают сегодня. «Бог в помощь» в виде «Стратегии социально-экономического развития Сибири до 2020 года» здесь вряд ли что-то исправит. Стратегия относится к числу документов, лишь поверхностно намечающих пути развития территорий, без указания на конкретные меры достижения результата. «Число подобных «глобальных» по своим замыслам федеральных документов растет, — отмечают в своем исследовании томичи. — И остается только надеяться на то, что со временем «количество» перерастет в «качество» и проблема соотношения регионального (сибирского) и общероссийского самосознания утратит политическую остроту».
«Неидентичная» миграция
Ситуация складывается так, что исследование современных процессов в сфере региональной идентичности невозможно без отдельного изучения самосознания и идентичности представителей новых этнических групп, которые не относятся к коренному населению сибирского региона. Собственно предмет изучения у всех на глазах — постоянно увеличивающийся поток приезжих в подавляющем большинстве из стран Средней Азии и Кавказа, которые являются носителями иных типов культуры и самосознания. Только в Томской области в 2010 году на миграционный учет был поставлен 41 671 человек, что на 19,4% превышает показатель 2009 года. В Красноярский край, который в 2010 году стал лидером по количеству внешних мигрантов, прибыло 58 тыс. человек. И это только легально зарегистрированные мигранты. Всего Сибирь посещают около 350 тыс. мигрантов в год. С другой стороны, в Новосибирской области с конца 1980-х по начало 2000-х годов уменьшилась численность всех «традиционных» для области групп — русских, немцев, украинцев, татар, белорусов, казахов, евреев, чувашей. Зато заметно увеличились новые диаспоры — азербайджанцев, армян, цыган, корейцев, таджиков.
Роль миграции очень существенна для этносоциальных процессов. Меняется привычная этническая структура, усложняются межэтнические контакты. Томские исследователи попытались рассмотреть миграцию в историческом контексте и поэтому изучали миграционные процессы конца XIX — начала XX века, равно как и конца XX — начала XXI века.
Томск, например, является весьма привлекательным городом для молодежи, которая приезжает сюда учиться. Приезжие студенты высоко оценивают уровень образования и отмечают отсутствие коррупции. С другой стороны, лично себя и свое будущее они не связывают с Сибирью, поскольку в итоге большинство из них намерены уехать отсюда по разным причинам, основная из которых — отсутствие работы. Они попросту не видят здесь возможности приложения своих сил. Вторая причина связана с собственной традиционной культурой, носителями которой являются приезжие. В локальной культурной среде им сложно оставаться самими собой, представителями своих национальностей.
Еще один аспект, связанный с проблемой региональной сибирской идентичности — очень мощное неприятие иных молодежных групп со стороны определенной части молодежного сибирского социума. Достаточно вспомнить обращение учредителя панславянского молодежного объединения Алексея Шитика к городским властям Томска с просьбой запретить танцевать лезгинку на улицах. Таких сил достаточно много везде. Однако особого внимания власти на ситуацию не обращают, прибегая по существу к «страусиной» политике, игнорируя проявления агрессии. Кроме этого, как отмечают исследователи, во властных структурах просто нет специалистов, которые могли бы вникать и корректировать ситуацию.
Очевидно, что мигранты не собираются терять свою национальную идентичность, а те формы идентичности, которые существуют в Сибири, их не привлекают. Поэтому существуют две стратегии адаптации. Первая — с оптимальным включением в местный социум, бизнес (как поступают, например, армяне), вторая — геттоизация, которую демонстрируют узбеки и киргизы. Геттоизация, по сути, сознательная изоляция, тоже сигнал к созданию институтов для адаптации. «Здесь в процессе формирования сибирской идентичности мы все-таки определили две проблемы, — отмечает Элеонора Львова. — Они неизбежны, и в будущем над ними придется работать всему сибирскому сообществу. Во-первых, неостановимая депопуляция населения. Во-вторых, бесконечный миграционный поток, который наблюдают сибиряки. Второе явление вроде бы должно снять первую проблему, но этого тоже никогда не произойдет. И здесь в сознании властей и самого сибирского сообщества должна быть внедрена мысль, что собственными демографическими ресурсами мы никаких сибирских проблем и российских вообще-то не решим. Значит, нет ничего более важного, чем очень аккуратная и очень точная целенаправленная политика принятия нового миграционного слоя. И в Сибири в особенности».
Развитие сибирской региональной идентичности не было и не будет однообразным процессом. Оно противоречиво переплетается с ростом этнических, религиозных, культурных элементов общественного сознания. Некоторые субрегионы Сибири захватил процесс формирования транснациональных идентичностей на этнической или религиозной основе (например, концепт «Большого Алтая»). Другие — рост миграции населения из южных регионов постсоветского пространства, сопровождающийся образованием в составе населения Сибири «новых» (современных) диаспор. Особенно острыми, как отмечают исследователи, окажутся проблемы, связанные с развитием полноценного, демографически здорового и численно достаточного населения именно в Сибири, с ее огромной ресурсно-сырьевой базой. Именно здесь во всей масштабности встают проблемы адаптации и интеграции мигрантов в принимающем сибирском социуме, сохранения и развития «старых» и «новых» диаспор и обеспечения нужд и защиты интересов коренных народов Сибири и Дальнего Востока.
Конец сибирского мифа
Традиционно считается, что негативный образ Сибири складывался под влиянием двух факторов. Первый — объективные природные условия края, которые требовали от человека физической выносливости и в любой момент могли уничтожить не только его хозяйственные усилия, но и его самого. Второй — политика центра, использовавшего регион для проживания политически нелояльных граждан и уголовных преступников или службы не вполне компетентных чиновников. Именно конструирование региональной идентичности, по мнению томских ученых, может эффективно изменить комплекс культурных параметров Сибири. Иначе говоря, следует делать акцент на своих достоинствах, а не контрастировать с недостатками соседей.
«Что такое представление о Сибири и сибиряках? Созидаемый это или воспроизводящийся на какой-то основе миф? Или это отражение реальной действительности? — спрашивает Элеонора Львова. И отвечает — Я думаю, это отражение реальной действительности, поскольку вовсе не миф порождает идею сибирского областничества и представление о Сибири как особой части нашего Отечества, а та физическая, пространственная и культурная реальность, в которой мы проживаем». Данный вывод подтверждается результатами анализа мотивов проживания респондентов на территории сибирского региона. Так, основные причины проживания в Сибири базируются на ценностно-рациональных и традиционных мотивах. Важнейшим, как уже отмечалось, выступает ценность семейных и товарищеских отношений, сложившихся в локальном пространстве. Факт того, что в том же городе, поселке или селе живут члены семьи, друзья и коллеги сам по себе является мощным «якорем», держащим человека в конкретном пространстве. В качестве другого сильного мотива томские исследователи отмечают привыкание к своему месту жительства, чувство «малой Родины». На этом фоне такие рациональные мотивы, как хорошая работа, развитая инфраструктура и так далее, являются гораздо менее выраженными основаниями проживания в Сибири. Так что как ни крути, а основу сибирской региональной идентичности составляют чувства пространственной и исторической близости ее жителей.
Таблица 1: Ответы на вопрос «Как часто Вы ощущаете близость с разными группами людей, с теми, о ком Вы могли бы сказать «Это мы»?»
Таблица 2: Ответы на вопрос «Как часто Вы ощущаете близость с такой группой людей, как сибиряки?»
Владислав Михайлов
Источник: «Эксперт Сибирь»
Comment section